В ее словах была окончательность вердикта королевского суда, признавшего его виновным без права обжалования, и Орасту даже в голову не пришло возмущаться, спрашивать или жаловаться. Он принял это как должное. Ибо странная, невероятная мысль кольнула его, и он не мог удержаться, чтобы не произнести ее вслух.
– Скрижаль преподала мне урок, – произнес он с благоговейным ужасом, и это не было вопросом. Он знал. – Я должен был сделать то, что сделал, но – почему?
Ведьма словно ждала, пока эта простая истина будет признана строптивым жрецом, и теперь, когда он понял наконец, к чему привела его неуемная жажда власти и познания, торжествовала, как может торжествовать лишь человек, приветствуя собрата по несчастью, угодившего в ту же ловушку, где сам он бьется уже долгое время.
– Да, урок. Урок дерзкому недоучке, что возомнил себя равным Высшим! – провозгласила она, и голос ее, прозвучавший из сгустившейся тьмы, был голосом самой ночи. – Ибо лишь после принесенной жертвы открывает Скрижаль свои тайны адепту. И ты принесешь эту жертву – если не хочешь, чтобы Книга отняла твою душу. И лишь тогда разрушатся чары, которыми опутал ты душу невинной!
Ораст замер, боясь даже вздохнуть, ибо знал уже, что должно последовать сейчас, и мучительно боялся, чтобы это не оказалось правдой. Но ведьма не пощадила его.
– Скажи! – потребовала она хрипло, точно сам пифонский фолиант говорил с ним. – Скажи сам, какова цена знания, которого ты так жаждешь? Скажи – ибо цена ведома тебе одному! Скажи – ибо сама Скрижаль назвала тебе ее.
И, помимо воли, помертвевшие губы жреца прошептали:
– Цена эта – кровь короля…
С усталым вздохом Валерий слез с лошади и, пройдя несколько шагов, остановился у журчащего в траве ручья. Не боясь испачкаться, он опустился на колени, обеими руками зачерпывая ледяную влагу, и с наслаждением плеснул ее себе в лицо, разгоряченное долгой скачкой. Холодные капли потекли по лбу, заливая глаза, по щекам, стекли на шею и за ворот, и он невольно поежился. Зачерпнув еще воды, он напился, чувствуя, как сводит от холода зубы.
Он выехал из Тарантии в такой спешке, что даже не подумал взять ничего поесть, и теперь корил себя за непредусмотрительность. Голод и усталость отрезвили его. И принц Шамарский уже не знал, что за неведомая сила толкнула его нестись, подобно надышавшемуся ядовитых спор берсерку, через пол-Аквилонии, позабыв обо всем, в погоне за смутной мечтой-вожделением, что не имела ни смысла, ни реальных очертаний.
Внезапно он ощутил прилив жгучего стыда, словно целый рой пчел налетел и принялся жалить его изъязвленную душу. За все эти годы он был уверен, что хоть что-то понял, чему-то научился… но нет! Каждый раз все повторялось заново. Каждый раз, стоило некоему призраку, смутному видению, замаячить на горизонте, и он терял голову, устремляясь, точно безумный, в погоню, не имея даже ясного представления, что он, собственно, ищет и что желает получить.
Так было в Хауране, когда любовь к прекрасной Тарамис заставила его потерять голову и пойти на такие безумства, раскаяться в которых, должно быть, не хватит и жизни. Так было прежде, во время его короткой службы в Офире и в Зингаре… Он был уверен, что с возрастом избавился от наваждения, что позволил наконец здравому смыслу возобладать над безумием сердца, но оказалось, даже опыту и усталости не под силу излечить его.
Впрочем, философски сказал он себе, напоив жеребца и садясь обратно в седло, надо благодарить судьбу за то, что на сей раз все обошлось благополучно, и очередная его погоня за фантомом вечной женственности с самого начала оказалась обречена на неудачу. Теперь ему было страшно подумать, что он сделал бы или сказал, если бы ему и впрямь удалось отыскать лесную хижину и обитающую в ней колдунью. Он попытался представить себе их разговор.
…Дорогая Марна, или как вас там… Соблазнив дочь барона Тиберия, я вдруг в одночасье осознал, что жить не могу без вас и желаю вас страстно, хотя даже лица вашего ни разу не видел. Конечно, я еще не настолько безумен, чтобы вновь связаться с ведьмой – видите ли, у меня уже был довольно неприятный опыт, – и тем более, привезти вас с собой в столицу… однако, боюсь, это оказалось сильнее меня, и я приехал, чтобы… Собственно, даже сам не знаю зачем…
Интересно, что бы она ему ответила на это?
Валерий невесело усмехнулся, вспоминая свою безумную скачку, – из Тарантии до Амилии он долетел всего за четыре поворота клепсидры, благо дорога оказалась не слишком запружена. А затем еще столько же впустую бродил по лесу.
В прошлый раз к обиталищу ведьмы его вывел Нумедидес, но он был уверен, что вполне запомнил дорогу, однако впечатление сие оказалось обманчивым. Точно муха, запутался он в паутине лесных тропок, извилистых, прерывающихся, петляющих и кружащих. Они уводили его в чащу и возвращали на то же место, откуда он начал поиски, вынуждали ходить кругами, заставляли плутать и терять ориентацию. Один раз Валерию померещилось, он узнал поляну, где тогда встретился с Релатой – Митра Пресветлый, всего два дня назад это было! – однако, как ни старался, не смог отыскать даже пути к лесному озеру.
Теперь, утолив жажду и позволив ледяной воде слегка отрезвить разгоряченную голову, Валерий явственно осознал, что блуждания его могли иметь лишь одно разумное объяснение, а, стало быть, без колдовства здесь не обошлось. В обычное время он неплохо ориентировался в любой местности, будь то в лесу, в пустыне или в горах, и потому объяснить нынешние его беды можно было лишь одним способом: должно быть, колдунья нарочно наводит на путников чары, не позволяя им приблизиться к своему убежищу.
Правда, в прошлый раз им с Нумедидесом удалось это без труда… Но и это было объяснимо. Проведав об их приезде, ворожея постаралась облегчить им дорогу. Теперь же все было иначе.
Валерий ощутил необъяснимую досаду. Зандра побери всех этих чернокнижниц, гореть им в котлах преисподней до скончания века! Почему и здесь для этого жирного болвана, его кузена, все пути открыты? Почему даже у лесной отшельницы его встречают с распростертыми объятиями, тогда как Валерия оставляют, точно нищего, у запертой двери?! Или даже неграмотная сельская ведьма чует в его братце будущего короля Аквилонии?
Привычная горечь захлестнула сердце Валерия, однако на сей раз к ней примешивалась ярость, и он был уверен, что, окажись сейчас перед ним Нумедидес, он, не раздумывая, придушил бы того своими руками. Подобную ненависть он едва ли испытывал прежде к кому бы то ни было.
Стиснув зубы, он с силой хлестнул лошадь плетью, и даже обиженное ржание животного не отрезвило его. Рискуя сломать себе шею, он погнал коня вскачь через бурелом, сквозь заросли и заломы, и вдруг серебристый блик мелькнул где-то в стороне, едва замеченный, и все же привлек внимание принца. Забыв мгновенно все прошлые сомнения и гнев, он поворотил скакуна. И не прошло и нескольких минут, как озеро, которое он так долго искал все утро, оказалось у его ног.
